Я Русь люблю за своё детство

Победу ковали на фронте и в тылу. И память об этом остаётся в сердцах людей, переживших те трудные годы. Мы продолжаем рассказывать на страницах газеты о непростых условиях, о великом подвиге народа в тылу и сегодня публикуем воспоминания Игоря Михайловича Ильинского, блокадника, о деревне Петушиха, что существовала в Маслянинском районе в годы Великой Отечественной войны.
«Из Ленинграда мы эвакуировались 23 июля 1942 года, через 323 блокадных дня. Как говорила мама, у папы было намерение эвакуировать нас в Башкирию. Но на подъезде к Башкирии стало известно, что в ней мест для эвакуированных больше нет. Путь продолжился ещё на две с лишним недели, и в конце концов семья наша оказалась в деревне Петушиха Маслянинского района Новосибирской области.
В начале сентября наш поезд остановился на станции Черепаново. Здесь нас ожидал длинный караван телег, запряжённых лошадьми. Несколько телег двинулись в районный центр Маслянино. Из Маслянино мы ехали по узкой лесной дороге среди высоченных деревьев – это была тайга. Утром мы въехали в деревню Петушиха, в которой прошли шесть лет моего детства – с сентября 1942 года по август 1948 года.
Деревенька была небольшой, домов 50 с населением человек 200. Среди населения были практически две фамилии – Пономарёвы и Татарниковы. Были ещё Нопины, да мы, Ильинские. Пономарёвы были основателями деревни, детьми, внуками и правнуками пономарёвского рода. Поэтому, село имело ещё и второе название – Пономарёвка или Пономари. Хотя официально это был колхоз имени Андрея Андреевича Жданова – секретаря ЦК КПСС.
Находилась Петушиха посреди сибирской тайги, в ту пору зимняя температура в 30-40, а то и 45 градусов ниже нуля считалась нормальной, а глубина снега – от полутора и более метров. Глядя на карту Новосибирской области, и ныне обнаружишь Петушиху в Маслянинском районе, а вокруг неё знакомые мне названия деревень: Талица (12 км.), Большой Калтай (15,3 км.), Дресвянка (около 20 км.), Верхняя Томка (30,6 км.), Мамоново (25,5 км.), Елбань (более 30 км.). Никаких дорог между ними не было: в непролазной гуще деревьев, кустов и трав с человеческий рост были тропы, по которым можно было пройти пешком или проехать на лошади. Существовали также прорубленные сквозь тайгу просеки, которые обозначали направление в сторону какой-либо деревни.
Электричества в Петушихе не было. Жили при «керосинке», пока был керосин. Когда он заканчивался, долгими зимними вечерами жгли берёзовую лучину. Радио и телефона тоже не было. Не было врача, санитарки, или хотя бы ветеринара. Не было библиотеки. Было сельпо с пустыми прилавками.
Была школа – длинное одноэтажное бревенчатое сооружение, разделённое на три части. В одной части, сразу у входа, находилась печь, за ней во второй части класс, в котором шли занятия. В третьей части жила учительница, которая приносила мне книги и учила читать. Читать я научился буквально за несколько месяцев. Поэтому, когда на следующий год пришёл в школу, где примерно 15 мальчишек и девчонок учились сразу в разных классах, то чтением мне заниматься было легко.
В ту пору в школе были обязательны уроки пения. Мы разучивали «Гимн Советского Союза», патриотические песни, пели про войну, а ещё народные и современные песни.
Жили мы в избушке – бревенчатом строении 5 на 6 метров, крытой дёрном. В ней было одно оконце, под ним широкая скамья во всю стену, треть избы занимала русская печь, на которой спали мы с сестрой Ириной. Мама устраивалась на скамье, брат Олег, когда был дома, ложился на полу. Посреди пола – крышка в подпол, в котором хранился запас еды. Вход в избу через сени, к которым примыкал коровник с насестом для кур.
Как водится всюду, жители деревни были людьми разными.
Пономарёвы – из староверов, сосланные в Сибирь ещё в давние царские времена. Жили в селе две старушки-знахарки, ходили в чёрных платках. Ещё жил в деревне мужик лет 45. Звали его Василием Ивановичем, которого все считали сумасшедшим. Но он был вполне здоров, я это знаю, так как я был единственным, с кем он разговаривал, и кто бывал у него дома. Когда после тяжёлой простуды умер брат Олег, мама пошла по миру, а когда никто ей уже ничего не подавал, однажды Василий Иванович принёс нам хлеба, картошки и молока. А потом сказал, чтобы я приходил сам за едой. Так он нас подкармливал.
Во время войны часто приходили похоронки, все знали это, когда в какой-нибудь избе раздавался бабий вой.
С годами мы стали «своими», деревенскими. Петушиха жила патриархальной жизнью, советская власть мало что изменила в образе мыслей и сознании людей.
Со временем ленинградские одежды у нас износились, и мы стали как и все деревенские одеваться в холсты. Как и мама, я научился трепать лён, готовить и чесать кудель, прясть на прялке веретеном. Умел ткать льняное полотно на ткацком станке, который нам одалживал кто-то из деревенских.
Я мог ездить верхом на лошади, запрячь лошадь в телегу; умел возить волокуши на быке, косить, ворошить и сгребать сено, подавать его вилами наверх стога; копать огород, сажать картошку, собирать её и другие овощи, готовить яму под овощи так, чтобы они не погнили; выбирать в лесу нужные для топки деревья и в одиночку топором валить их, пилить и колоть чурки на поленья…
Как и все, летом мы ходили босиком или в лаптях, осенью – в галошах, а зимой — в пимах. Чтобы пимы носились дольше, я научился обтягивать носок и пятку кожей, а подошву подшивать дратвой из старых голяшек. Умел изготовить «серянки» (самодельные спички), сохранять в печи уголёк до утра и при этом не угореть; добывать огонь с помощью кресала и трута; определять время по солнцу, погоду — по приметам; ориентироваться в лесу. Многому меня научили деревенские мальчишки, многое я постиг своим опытом.
Здесь же, в Петушихе я научился наблюдать за птицами. В округе их обитало множество: дрозды, коршуны, журавли, ласточки, а весной нашу избу буквально окружали скворцы. Это происходило потому, что я обвешивал скворечниками все деревья рядом с домом и саму избу – по 20, а то и более штук. Каждый март, когда устанавливался наст, я брал сани, пилу, топор и отправлялся в лес искать деревья. Найдя нужное, я валил его, распиливал и привозил домой. Скворечники я научился делать быстро, а гнёзда скворцы уже сооружали сами. А по утрам и вечерам, усевшись у своих домиков, скворцы начинали свой концерт, который я мог слушать часами.
Я оставался ребёнком, мне хотелось играть, как и всем деревенским мальчишкам. Любимой игрой была стрельба из лука. Делали мы его из толстого и одновременно гибкого тальника, тетивой служила льняная дратва, а стрелы делали из камышовых стеблей с наконечником из консервной банки. Устраивали соревнования – кто стрельнет выше или дальше. Стреляли также в цель.
… С детства нам что-нибудь врезается в память, что потом остаётся на всю жизнь образом Родины. Для меня таким потрясением стала Петушиха – дикая, глухая и убогая деревенька в богом забытом сибирском краю. Здесь я научился слушать, чувствовать, понимать и любить Природу в её великой первозданности. Здесь родилась моя любовь к чтению, к знаниям, к русскому языку, к пению. Когда я думаю, почему так безумно люблю Русь и русских, то нахожу, что это неискоренимое в моей душе чувство дала мне Петушиха».
Игорь Михайлович Ильинский, ректор Московского гуманитарного университета. Из автобиографической книги «Корни и крылья»,
2008 год, фото: Деревня Петушиха Маслянинского района. Дом гончара Великжанина, 20 августа 1929 г. Автор фото: Нагорская Н. Н.